Вечно на работах и впроголодь - «дети войны» поделились воспоминаниями

Пока солнце не сядет

Иван Николаевич Хоменко:

Рождён я в 1933 г. в с. Великокнязевка Белогорского района. Перед войной, в 1939-м, помню, при школе был пионерский лагерь. Приезжали дети, запускали бумажных змеев, а мы бегали смотреть. С шести лет я ходил в детсад. В 1940 г. я пошёл в школу. Никто меня не посылал, я сам пошёл. А в школе мне сказали, что ещё рано, придёшь на следующий год. А в следующем году началась война…

В первые дни нового отсчёта истории настроение у всех, в том числе и у нас в селе, было тревожным. Начали призывать в Красную Армию. Отцу моему к тому времени было почти 29 лет. У него в семье трое ребятишек. Поначалу его тоже призвали, но потом вернули в колхоз, так как он был трактористом - оставили, чтобы убрать хлеб. До октября он был дома, а потом его вновь призвали. И не видели мы отца до самого конца войны.

Мать ходила на работу в поле, с ней моя старшая сестра Надежда – 11 лет. Мы с Николаем, младшим братом, оставались дома на хозяйстве: корова, телёнок, гуси и куры. Нам задание мать давала на каждый день: по четыре рядочка картошки прополоть, смотреть за цыплятами и гусятами, а перед обедом попасти телёнка. После обеда почистить в сарае у коровы, принести дровишек из берёзовой рощи.

Осенью 1941-го я пошёл в долгожданную школу.

Через год, помню, очень сильно заболел. У меня опухло лицо, зубы росли тонкие, как иголочки, были почти без эмали. Из-за плохого питания развилось малокровие.

Весной 1943 г. меня и моего друга, Воронина Фёдора, вызвал председатель колхоза. Мол, бригадир полеводческой бригады жалуется, на большое количество сусликов, которые уничтожают урожай. Нам дали по пять капканов и сказали, что за каждого уничтоженного суслика мы будем отчитываться хвостами, а за это колхоз нам будет начислять трудодни. И за сезон мы поймали по четыре с лишним сотни сусликов на каждого. Посчитали примерно, что мы сохранили по шесть тонн зерна.

В следующем году летом меня поставили погонщиком на жнейку. Колхозным лошадям, в те времена, как и людям, было тяжело, и их жалели, как могли. В жнейку запрягали четвёрку. В корне сидит возчик, который управляет жнейкой, а на одну из лошадей сажали погонщика – чтобы точнее направлять лошадей для полного захвата пахоты. А чтобы снизить нагрузку на лошадь, в качестве погонщиков использовали мальчишек, которые посмышлёнее. Начинали с 10 утра, когда роса уйдёт, и до заката. Работали всё лето, до начала занятий в школе.

В 1944 г. я работал на сортоиспытательном участке - производил боронование почвы. На одной лошади, которая запряжена в борону, сидишь сам, а другая рядом идёт, отдыхает. Через время лошадей нужно менять. Семь гектаров почвы под посадку овощей нужно было обработать за день.

Потом начинался сенокос. Для косьбы я был слабоват (до 12 лет весил не больше 25 кг), поэтому подтягивал копны на лошадей. За день скирдования надо было подтащить 70-80 копен, так мне как-то удалось подтащить аж 100. Дело, кажется, нехитрое, но если что не так сделаешь, то можно и вовсе копну развалить. Поди потом уложи её заново.

Когда заканчивался сенокос, приступали к уборке пшеницы и зерновых. Работал на жнейке или на комбайне, на копнителе. После комбайна зерно выходило вымолоченное, но машин было мало, и хлеб убирали жнейками. После них нужно было хлеб вязать в снопы, везти на молотилку и там снопы развязывать. Вязали снопы женщины, в том числе и моя мама. Я помню, что у неё почти всегда больше всех выходило, и бригадир часто её хвалил.

А ближе к осени на полях производили лущение почвы – чтобы травы было меньше…

И только в 1949 г. я работал очень мало, потому, что у меня болел желудок и большую часть лета я пролежал в больнице в Благовещенске. Помню, как в 1950-м меня забрали помогать ветврачу на ферму. Прибыл в колхоз учёный, который изучал заболевание глаз коров. Там я работал три месяца. Всё лето за телятами ухаживали да мух ловили. Мух ловили сачками на ферме и когда выезжали на дойку. Потом мы этих мух вскрывали, а учёный их исследовал. Наверное, после этого я твёрдо решил выучиться на зоотехника. И, к слову, свой трудовой путь я закончил в должности главного зоотехника на совхозной птицефабрике…

Помню, ещё было очень трудно зимой из-за холода. Один день давали выходной, чтобы можно было съездить за дровами. Это очень далеко - через Зею, под село Натальино. Там на склонах сопок можно было нарубить дубков. А они мокрые все. Их на печку клали подсохнуть, но всё равно они плохо горели. Дров постоянно не хватало и их приходилось экономить. Помню, как мы маленькие с сестрой да с братом втроём на печку залазили и укрывались всем, чем только можно было. Утром просыпаемся, а вода в ведре, что неподалёку от печки, замёрзла. Со спичечный коробок толщина льда.

Всю войну прожили, по сути, впроголодь. Частично выручало домашнее хозяйство: корова давала молоко, куры несли яйца, но часть нужно было отдать государству. На трудодни давали зерно, но только часть от заработанного, да и то, в основном некондиционное. Мука состояла чуть ли не наполовину из отрубей. Но и её надолго не хватало. Вот мать пойдёт, выпросит макухи - это круги такие из соевого жмыха. Вот даст нам по кусочку мы и жуем. Картошки тоже вдосталь не было: нужно же и на еду, и на посадку, и на сдачу государству. Вот мать чистит картошку, а глазки вырезает. Потом мы их в огород высаживали…

Вот так жили, трудились, крепились, и отца ждали. А он вернулся лишь в 1946 г.

---

После войны не легче?

Екатерина Дмитриевна Бондарь:

- Я тоже родом из Белогорского района, с. Чернетчено. Появилась на свет в 1939 г. Детей в семье пятеро, я самая маленькая. Оба родителя - в колхозе. Отец и бригадиром овощеводческой бригады был, и сплавщиком леса для нужд колхоза. Вот на таких сплавах он, несколько раз упав в холодную воду, заболел воспалением лёгких и умер ещё до начала войны.

Жили мы и так небогато, а с началом войны стало совсем голодно. А ведь был госплан: сдай столько-то картофеля, молока, мяса, яиц. Как-то у нас хорёк задавил всех курочек, один петух остался, так пришлось менять у людей продукты на яйца и сдавать в счёт налога. Помню, как весной, когда уже заканчивалась картошка, а для посадки нужны были семена, мама срезала у картофеля макушки с ростками на посадку, а остальное мы ели.

Километрах в семи от села было так называемое седьмое отделение. Раньше там была тюрьма, потом поселили ссыльных латышей. На выделенных им полях они тоже много чего выращивали. Люди они были трудолюбивые. Но многие из них умерли во время наших суровых и долгих зим. Потом, когда латышей отпустили по домам, их земли отошли селу.

Осенью я с другими детьми ходила на поля собирать всё, что осталось после уборочной. Собирали мёрзлую картошку, разрывали норы мышей и сусликов, забирая их запасы. Счастьем было насобирать сои с семечками. Дома с картошки кожуру снимешь и жаришь на голой плите.

Мама зимой с мужиками ходила на рыбалку, благо рыбы было много - часто этим и спасались. Заготавливали и сушили на чердаке голубику, дикие яблочки, тыкву. А со своего огорода квасили капусту, солили огурцы, помидоры. Хранили соленья в бочках, которые ставили в ямы. Сверху накрывали яму стволами деревьев, а сверху набрасывали хворост, листву, землю. Получалось что-то похожее на погреб. Но запасённые впрок продукты хранились хорошо.

Как закончилась война - не помню, но жить легче не стало. В 1947-м была засуха и неурожай. У мамы от голода ноги пошли водянкой, раздулись, как столбы, даже смотреть было страшно. Только где-то с 1951 г. жить стало легче. В колхозе стали давать пшеницу за трудодни.